Стемнело. Горела настольная лампа на тумбочке у кровати, из окна тянуло прохладой, и никак не спалось. Рита набросила халат, подошла к окну. В доме Феликса окна огромные, доходят почти до пола и днем дают много света. Рита забралась с ногами на подоконник, долго глядела в звездное небо, от которого веяло вечным покоем, а потом опустила глаза на дерево напротив...

Неподалеку рос необыкновенно большой серебристый тополь с толстенным стволом и раскидистой кроной. Ему, наверное, лет сто, не меньше. Подсвеченный фонарями, он прекрасно вырисовывался на фоне темноты. Именно оттуда, из кроны, исходило что-то пронзительно пугающее. Ударила мысль, пронеслась огнем по телу, оставляя мурашки на коже: за ними наблюдают! Рита подскочила, задернула штору и прижалась к стене.

– Рита... Рита... – беспокойно заерзал на постели Герман.

– Я здесь. – Она скользнула к нему под одеяло, теснее прижалась. «Надо поспать, – подумала она, – а то мерещится всякое. Я становлюсь истеричкой».

Интуиция ее не обманула. На дереве находился наблюдатель в черной одежде. Когда Рита торопливо задернула штору, он выждал несколько минут, убедившись, что штора не шевелится, значит, наблюдать не за чем, опустил веревку так, что та, перекинувшись через мощный сук, коснулась обоими концами земли. Соединив концы веревки, человек спустился вниз, потянул за конец, быстро смотал веревку и был таков.

Странное дело, Железный Феликс не отличался ни жестокостью, ни кровожадностью, ни алчностью... Впрочем, алчность – понятие растяжимое, и смотря в каком разрезе это слово понимать. Феликс любил деньги, сумел много прихватизировать бессовестно, но, господа хорошие, кто из наших нуворишей заработал денежки кайлом и лопатой, утверждает Петр Ильич. Таких нет, или почти нет. А Феликс, хоть и хапнул, но делился, он был щедрым человеком. Субсидировал различные городские мероприятия, дал деньги на операцию за бугром больному ребенку, а школе, где учились его дети, покупал оборудование, постоянно делал крупные вливания в детский дом. Разве можно его втиснуть в рамки негодяя? Несправедливо. Но вот что интересно: в людях, пришедших почтить его память, мелькали затаенный страх и неприязнь. Они заходили в фойе ДК, где лежал Феликс, одну-две минуты молчали у тела, положив цветы, уходили, некоторые не скупились на слезу. Скорбь подчеркивала траурная атрибутика, включая заунывную музыку классиков всех эпох. Через какой-то час Феликса трудно было разглядеть за снопами букетов, которые периодически убирали в сторону две женщины с важно-ответственным видом. Что же заставило всех этих людей, которых в подавляющем большинстве Феликс не мог знать лично, прийти сюда сегодня? Вековой страх раба, уважающего хозяина только за то, что тот вытянул из него соки? Или затаенное торжество все того же раба, пришедшего полюбоваться кончиной деспота? Однако проводить Феликса пришел едва ли не весь город.

Марат долго сидел у тела тестя возле юной жены и ее брата, скучал, наконец, вышел покурить, присоединившись к отцу, стоявшему на улице в тени.

– Гробешник, видал, какой? – спросил Леонид Гаврилович, когда они медленно пошли вдоль аллеи. – Из самой Москвы самолетиком приперли. Герман тоже пыль в глаза любит пустить. Теперь думает, что Железный Феликс – это он. О, мать идет... Глянь на фотокарточку, пилить будет.

Галина Федоровна шла по-солдатски целенаправленно, ее распирало от чувств, а подходящего случая высказаться не представлялось. Приехала она в дом к женатому сыну через день после кровавой свадьбы и диву далась невесткиному отношению к Маратику. Сейчас, подойдя к мужу и сыну, она бойко начала:

– Марат, жена твоя какая-то странная... Я два дня у вас домработницей была, а она хоть бы слово сказала. Ни «спасибо», ни «до свиданья»... И тебе хамит, а вы же только поженились. Как мне, матери, это понимать?

– Галя, – лицо Леонида Гавриловича приобрело выражение святого мученика с картины древнего живописца, – не болтай глупости. У девочки горе...

– Я тоже двух родителев схоронила, так что? Надо на всех зверем смотреть? Мы ж теперь ей родня, а Марат... Не, ну я не знаю... Она по доброй воле вышла замуж, должна уважать родителев мужа. Я понимаю, горе...

– Мама, хватит, – тихо, но внушительно сказал Марат.

– Не, ну ты гляди! Мне и слова сказать нельзя? Это ж черте что! – Марат махнул рукой и, не оглядываясь, пошел к гробу тестя. – Не, отец, это что такое?

– Иди к бабью, – миролюбиво предложил муж.

– Ты не знаешь и меня слушать не хочешь, – окончательно прорвало Галину Федоровну. – Маратик выбрал себе черте что! Не перебивай! – рявкнула она, хотя муж даже не собирался открывать рот, так как знал: пока это делать бесполезно. – Он ей кофе в постельку, как прынцессе... А порхал вокруг! «Светик, скушай бутербродик. Светик, попей капельки. Светик, хочешь в ванне искупаться?» А она? – «Не хочу! Отстань! Уйди! Оставь в покое!» Что ж это за семейная жизнь... Не перебивай! ...такая будет у нашего Марата? Она же грубиянка. Горе горем, а муж... вместе как-то надо! Не перебивай! Ты еще не знаешь! Они спят в разных комнатах!!! Я, конечно, понимаю, это самое может обождать... Не перебивай, я сказала! ...но почему не на одной кровати спят?! Не нравится мне эта женитьба!

– Дура, – флегматично вставил, наконец, муж и побрел к ДК.

Она задохнулась обидой и негодованием, но в руки взяла себя быстро. Галина Федоровна женщина крепкая. Отдышавшись и уняв гнев, тихо пригрозила вслед мужу:

– Скажите какие! Ну, ничего, завтра ты у меня без котлет останешься. И борщ в унитаз спущу. Захочете жрать, Леонид Гаврилович, в столовую ступайте. Я тебе покажу: дура!

Герман не пролил ни одной слезы, только желваки ходили на скулах, по ним и можно было определить степень его напряжения. Еще он задерживал колючий, изучающий взгляд на подходивших к отцу людях.

– Ты буквально в каждом видишь убийцу, – сказала раздраженно Рита, когда он вышел в очередной раз покурить. – Так нельзя. Люди пришли проводить твоего отца...

– Кто-то из них, – не слушал он.

– Откуда ты знаешь? Может, убийца вообще сюда не пришел.

– Я сосчитал. Все, кто был на свадьбе, пришли. Все.

– Ты считал?! – поразилась Рита. – Считал у гроба? Герман, ты ненормальный. А если это сделал посторонний, нанятый? Незаметно пробрался в ресторан и... Нельзя же всех подозревать!

– Если бы на свадьбе были дети, я бы подозревал и их.

– Нет, ты не в своем уме. А меня подозреваешь?

– Тебя нет. Единственную.

Герман обнял ее. Из-за его плеча Рита увидела Андрея, скрестившего на груди руки и прислонившегося к колонне, который наблюдал за ними без особых эмоций. Она смутилась до красноты на щеках, высвободилась из объятий, сказала:

– Иди. Тебе нужно находиться там.

Герман прошел мимо Андрея, как мимо стенки, а она задержалась:

– Что ты на меня так смотришь?